Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
Им не нравится… С каких это пор права победителей оспариваются побеждёнными?! И какими побежденными! Испокон веков, они сидели тихо в своих деревнях, дожидаясь, когда сюзерены договорятся между собой. А теперь? Теперь они собирают ополчения, сбиваются в стаи, чтобы нападать на обозы, на мелкие отряды, посланные за фуражом, и на гарнизоны, призванные следить за порядком в захваченных крепостях! Нападают, убивают, разоряют… А следом за ними и владельцы поместий вдруг стали недовольно ворчать.
Собственно, из-за них герцог сейчас и возвращается во Францию холодным мартом, вместо того, чтобы пуститься в плаванье, скажем, в мае, или в начале июня. Но заговор, раскрытый в Руане, был, пожалуй, самым крупным за последние десять лет, и Бэдфорд ехал усмирять и казнить…
– Ваша светлость, встречный ветер усилился, и пристать мы сможем часа через два, не раньше. Не желаете пока пройти ко мне в каюту.
Капитан – невысокий, но крепкий человек, остановился рядом, широко расставив ноги. В лице ни тени подобострастия – только холодное, как ветер, знание своего дела. Бэдфорд любил таких. Немногословны, откровенны, камня за пазухой не держат. В каком-нибудь походе, на охоте, или в обычном плавании, герцог всегда предпочитал общество именно таких людей. Но только, когда не лезла в голову политика. А сейчас она, ох, как лезла! И сейчас, на эти два часа, Бэдфорд предпочёл бы общество какого-нибудь Кошона, который, со всеми своими «камнями» против собственной страны, помог бы определиться, куда и с кем, в первую очередь, двинуться потом, после Нормандии, когда испачканные в крови бунтовщиков руки, будут уже умыты…
– Нет, – буркнул Бэдфорд, не отрывая глаз от французского берега. – Занимайтесь своим делом, капитан. Мне нужно о многом подумать, а на холоде голова яснее.
– Прислать вам вина?
– Эля.
Капитан поклонился и ушел. А Бэдфорд нервно дернул щекой…
«Ненавижу эту страну!»…
* * *
Вино в серебряном кубке напоминало глубокое горное озеро, в котором отражается багровый закат. Епископ Кошон, развалившись в кресле, с откровенным удовольствием слегка покачивал кубком и наблюдал, как, по мановению его руки, накреняется поверхность этого озера, мерцая искрами заката в своей глубине.
– Всем винам предпочитаю бургундское, – сказал он и сделал большой глоток.
– В Шампани вина не хуже, – усмехнулся бывший женевский епископ Жан де ля Рошетайе. – Особенно для тех, кому не по карману анжуйское.
Оба прелата понимающе рассмеялись.
Вот уже три года, как Рошетайе стал Руанским епископом, причём не без помощи Кошона, который, удивляя многих знавших его, готов был пойти даже на конфликт с высшим городским духовенством ради своего протеже. Но удивлялись только несведущие. Для всех остальных этот ларчик легко открывался. Ещё при жизни Монмута, когда из Парижа был изгнан не в меру милосердный Куртекуис, его место занял как раз Рошетайе. Герцог Бэдфордский более чем прозрачно намекнул тогда, что желает видеть при Французском дворе именно этого священника, и Кошон мгновенно засуетился. С тех пор он так и продолжал суетиться, устраивая судьбу женевского епископа, нисколько не жалел о потраченном времени, и естественно не прогадал. Особенно теперь, когда раскрытый в Руане заговор, выявил среди заговорщиков многих из тех, с кем Кошон когда-то вступал в конфликт.
Конечно, в сам город Бовесский епископ приехал в этот раз вовсе не за тем, чтобы вершить расправу, а ради того, чтобы председательствовать на совете по вопросу о непокорных областях Шампани. Но, демонстрируя всем, как осуждает он любое противодействие правящему регенту, Кошон принял самое активное участие и во всех судилищах, которые касались священнослужителей. Само по себе, это мало что добавило к его уверенному положению при дворе, но зато давало повод ненавязчиво напомнить Рошетайе о той поддержке, которую Кошон ему когда-то оказал, недвусмысленно намекая во время процесса, что, по его мнению, существует прямая связь, между давним недовольством священников назначением нового епископа, и вчерашним заговором.
Делал он это не без дальнего прицела – напомнить об услуге следовало. Тот разлад, который назревал между Филиппом Бургундским и Бэдфордом, мог кое-что испортить в готовящихся планах епископа и герцога. Особенно тех, что касались Вокулёра. Так что, без посторонней помощи было уже не обойтись. Бэдфорду, к примеру, запросто могло показаться подозрительным, что Бургундец так заинтересован в захвате именно этой крепости. Сам начнёт интересоваться а потом, чем чёрт не шутит, выдвинет собственные условия – дескать, я беру Вокулёр, а герцог Филипп идёт на какие-нибудь уступки Глостеру. Филипп, конечно же, откажется, и тогда Бэдфорд тоже упрётся – махнёт рукой на Вокулёр и скажет, что ему важнее любой ценой захватить Орлеан, чем возиться с какой-то провинциальной крепостью…
С другой стороны, герцог Филипп, только что ногой не топал, когда требовал скорейшего решения этого вопроса.
– Я не дам войска для осады Орлеана, пока у меня под боком остается целое гнездо дофинистов! Так и передайте герцогу! – твердил он, сверля взглядом Кошона.
– Не такое уж гнездо, ваша светлость, – робко пытался возражать губернатор Шампани. – Пара крепостей, которые сами падут, когда не останется никакой поддержки…
Но Филипп в его сторону даже головы не поворачивал и продолжал сверлить взглядом Кошона.
Что тут было делать?
Разозлённый делами в Руане Бэдфорд стал вдруг подозрителен. Любое давление на него могло плачевно отразиться на карьере, которой Кошон не желал рисковать даже ради герцога Филиппа. Однако, оставлять Вокулёр дофину и просто ждать, когда герцогиня Анжуйская воплотит в жизнь свой план, грозило не только карьере, но и самой жизни епископа – уж, что что, а запятнал он себя перед дофином изрядно. Поэтому, хорошенько подумав, Кошон быстро сообразил, что ему нужен нейтральный посредник никак не связанный с Бургундией но пользующийся влиянием у регента. И лучше Рошетайе кандидатуры не сыскать. Тем более, что тот при каждой личной встрече не переставал сетовать на своё положение «должника». Дескать, всем, чего добился, обязан Кошону, но до сих пор ничем не отплатил. Вот, теперь пускай платит…
Поэтому сегодня, накануне встречи у Бэдфорда, где должен был решаться вопрос о землях в Шампани, епископ Кошон щедро и изысканно угощал Рошетайе и пытался то осторожно, то не очень.., короче, как получится, внушить ему правильное направление мыслей за кубком хорошего вина.
– Слышал, его светлость изволил попенять вам, епископ, за то, что заговор в городе принял такой размах, – сказал Кошон, не отводя глаз от багрового озерца в своем кубке.
– Что поделать, за духовное воспитание будущего объединённого королевства отвечаем мы с вами. Оттого и спрос…
– Но спрос суровый, не так ли? И кому, как не нам знать, чем это может обернуться.
Рошетайе напрягся.
С той самой минуты, как Кошон его пригласил, Руанский епископ задавался вопросом «зачем?», и во всё время встречи внимательно прислушивался к каждому слову, которое произносилось. Последнее замечание для праздной беседы явно не подходило, значит, пришло время серьезного разговора, и сейчас следовало быть особенно осторожным. Так что, неспешно отхлебнув вина, он прикрыл глаза, словно наслаждаясь вкусом, и нейтрально заметил:
– Его светлость, как суров, так и милостив.
Кошон косо усмехнулся.
– Знаю, знаю… Мой дорогой Рошетайе, я ведь спросил о недовольстве герцога не из праздного любопытства. Милость правителей имеет весьма неприятное свойство – она памятлива до полного беспамятства. Сегодня вы допустили оплошность, которую вам, вроде бы, простили, но, если завтра или послезавтра ваш покровитель не получит от вас ничего полезного, но услышит что-либо вас порочащее, он уже не вспомнит о прежних заслугах, а первым делом воскресит в памяти последний промах, который будет помниться до первого бранного слова.
Рошетайе отставил кубок.
– Вы меня, как будто предупреждаете, Кошон.
– Пока – нет. Пока это можно воспринимать, как совет, или, как повод задуматься. Регент сейчас на перепутье – то ли идти на Орлеан, то ли завершить объединение Шампани… И я вполне понимаю его нетерпение и желание скорее идти на Орлеан. Но сейчас это скорее губительно – армия не готова. И должен найтись кто-то умный, кто сумеет настоять на первоочередности похода на Шампань.
Рошетайе вежливо приподнял брови.
– Не вижу никого, умнее вас, Кошон. С самого начала это был ваш проект – вам и настаивать.
– Увы.., – Кошон тоже отставил кубок, – мне это не совсем удобно. Границы Бовесского диоцеза простираются до Компьена и захватывают Вокулёр. Сами понимаете, какие личные мотивы можно приписать мне в этом случае. Врагов-то у нас с вами хватает, не так ли? А мне не хотелось бы так подставляться. Совсем иное дело вы, Рошетайе. Как епископ Руанский, на примере раскрытого заговора, вы можете сказать очень веское слово о том, как опасно оставлять без должного возмездия, хотя бы, крупицу инакомыслия.
